Андрес Сеговия и гитарное искусство XX века. Глава 2(3)

Но хуже всего то, дорогой отец, что он использует ногти… Как же смог этот самоучка выступить с концертом в Аtепео? Тайна! Говорят, он приехал из Севильи с рекомендательными письмами к влиятельным людям столицы. Возможно, он привлекает исполнением андалузских народных мелодий и потому сумел обмануть поклонников гитары. А я здесь без влиятельных покровителей, и мои пальцы застывают без дела. Надежда на то, что я дам концерт в Обществе изящных искусств весьма сомнительна».
О мастерстве Сеговии того периода сохранилось свидетельство известного гитариста-педагога, ученика Тарреги, Даниэля Фортеа, лаконично и емко раскрывающее сущность искусства молодого артиста. В 1914 году на страницах «Бюллетеня библиотеки», издаваемого в Мадриде, Фортеа писал: «Сеговия — это исполнитель-романтик. Из города в город, из селения в селение несет он в магических струнах своей гитары порыв чистого искусства и поэзии, не оцененных по достоинству нашей публикой».
В 1915 году Андресу Сеговии удалось осуществить свою давнюю мечту — побывать в Валенсии — в родных краях Тарреги, и потому, как он считал, на родине гитары. Но было очень досадно, что его не оценили, а вернее, из-за ограниченности своих взглядов не могли верно оценить гитаристы Валенсии. В Валенсии сохранялся культ Тарреги, но не подлинный дух его искусства.
Особую вражду Сеговия вызвал тем, что пользовался ногтевым способом игры, который Таррега в последние годы отверг, предпочитая мягкое, бархатное звучание, извлекаемое подушечками пальцев. «„Так как Вы хорошо знакомы с транскрипциями Тарреги,— обратился Сеговия во время встречи к местным гитаристам,— разрешите мне исполнить собственное переложение „Арабески“ Дебюсси. Мои пальцы,— вспоминает Андрес Сеговия,— словно на крыльях ткали каждый звук. Когда я закончил и поднял глаза, то увидел, что взоры всех присутствующих обращены на мои руки. Одинокое браво повисло в полной тишине, которая красноречиво говорила о том, что здесь не любят музыки. Я вышел не оглядываясь».
Рассчитывать на устройство концерта в данной ситуации было делом трудным, а положение складывалось безвыходное: Сеговии нечем было заплатить даже за ночлег и ужин. И все же единственный концерт в местном клубе спасает Сеговию от нищеты.
Валенсия была, пожалуй, единственным городом, который не препятствовал организации концертов гитаристов. Здесь часто выступали Таррега и его ученики. Но Сеговия — «чужой» гитарист, не ученик Тарреги — был встречен холодно.
«Для гитариста, который: не был учеником Тарреги, трудно найти публику в Валенсии»,— заявил Андресу сеньор Лоскос, владелец табачного магазина, один из тех, от кого зависело устройство концертов.
«Я не имел счастья знать его»,— ответил Сеговия.
Но именно Сеговию можно было бы считать учеником Тарреги гораздо в большей степени, чем тех валенсийских гитаристов, которые подражали его походке, его голосу, но были далеки от понимания сущности его искусства.
Приезжая в Валенсию, Таррега останавливался в доме Лоскоса, который оказывал ему материальную поддержку. Лоскос показал Андресу комнату, в которой жил Таррега, стул, на котором он сидел во время занятий, кресло, в котором отдыхал; не без гордости показал он и фотографию, запечатлевшую игру Тарреги в его доме в кругу нескольких друзей (в том числе и Лоскоса). Но Андрес, рассматривая эту фотографию, не мог с сожалением не подумать, что игра такого выдающегося артиста, как Таррега, в такой интимной обстановке подобна шедевру Гойи в частной коллекции, где им могут наслаждаться лишь избранные.
И все же с поездкой в Валенсию было связано важное событие в жизни Сеговии: знакомство с Мигелем Льобетом. Уже был взят билет в Кордову через Мадрид, уже были сделаны прощальные визиты. И вдруг новость: через несколько дней в Валенсию приезжает Мигель Льобет — лучший ученик Тарреги. Вместе с валенсийскими друзьями Льобета Андрес отправился на вокзал встречать знаменитого артиста.
«С первой минуты встречи,— вспоминает Андрес Сеговия,— я не мог оторвать от него взгляда. Он был выше среднего роста, худощав. Обычные черты лица, пронизывающий взгляд. На нем был аккуратный костюм без аффектации, принятой некоторыми артистами. Пожимая мне руку, Льобет сказал: „Мои друзья в Мадриде и Севилье очень лестно отзывались о Вас в письмах“.— „Они просто добры, ответил я.— У Вас скоро будет возможность обнаружить мои недостатки“.
Я сгорал от желания услышать игру Льобета… Мое сердце возбужденно билось, когда он, наконец, протянул руку, взял гитару работы Торреса. Льобет начал с Прелюдии, посвященной ему Таррегой. Не обращая внимания на аплодисменты, которыми наградили его восхищенные слушатели, Льобет сразу же начал исполнять Романс Мендельсона… Все встали с чувством восхищения»".
Гитара Мигеля Льобета звучала тогда не в концертном зале, а в доме одного из поклонников его игры. Кроме перечисленных пьес, гитарист исполнил в своей транскрипции Прелюдию Шопена и Бурре Баха (в обработке Тарреги). Затем прозвучали два испанских танца Гранадоса в транскрипции Льобета и его же гармонизация каталонской народной песни «Еl Меstге».
Встреча с искусством Льобета произвела неизгладимое впечатление на Сеговию. «Ни один из исполнителей, которых я слышал,— обратился Сеговия к Льобету,— не заставил меня забыть об ограниченных возможностях гитары так, как сделали это Вы, и ни один из них не раскрыл передо мной такое богатство ее потенциальных возможностей» .
Сеговия сказал Льобету, что считает его «выдающимся артистом, равным лучшим скрипачам, виолончелистам, пианистам (…при этом упомянул имя Корто)».
В игре Льобета Сеговия нашел подтверждение собственным поискам в расширении красочной палитры гитары и, в частности, в использовании ногтевого способа игры.
Значение встречи с Мигелем Льобетом трудно переоценить. Сеговия не только проверил, но и критически осмыслил собственные исполнительские принципы. Вполне понятно, что ему было важно знать мнение Льобета о собственной игре, и он исполнил «Арабеску» Дебюсси. Прослушав игру Сеговии, Льобет воскликнул: «Какое мастерство!»
Льобет не только высоко оценил мастерство Сеговии. Пригласив вместе отправиться в Барселону, он обещал свою помощь в устройстве концерта. Мигель Льобет помог Сеговии и в расширении репертуара, предоставив ему возможность выучить три пьесы Гранадоса в своей транскрипции.
«Когда я собрался с духом и робко коснулся этого вопроса,— вспоминает Сеговия в „Автобиографии“,— Льобет сразу же ответил: „Дело в том, что эти обработки не записаны. Но почему бы Вам не приходить ко мне по утрам и не выучивать их с моего исполнения. Приходите с гитарой. Я буду исполнять фразу за фразой, а Вы будете повторять. Как Вы относитесь к этому?“ Как я отношусь! Я вскочил и обнял Льобета. Менее чем за десять дней я выучил два испанских танца, Тонадилью Гранадоса и „Еl Меstге“. Я был на седьмом небе».
Выступить гитаристу с сольным концертом в те годы в Барселоне было нелегким делом. Но благодаря Льобету Сеговия получил возможность дать концерт для членов Клуба изящных искусств.
Первый же публичный концерт Андреса Сеговии в Барселоне состоялся 28 января 1916 года в галерее Лайентана. Вот его программа:

I отделение
Мендельсон — Песня без слов
Шуман — Мелодия
Шопен — Вальс
Шопен — Ноктюрн

II отделение
Кост — Аллегро
Льобет — Еl Меstге
Альбенис — Гранада
Таррега — Арабское каприччио

lll отделение
Сеговия — Андалузия
Гранадос — Маха. Гойи
Гранадос — Испанский танец №в 5
Гранадос — Испанский танец № 10

Концерт в галерее Лайентана организовали новые друзья гитариста — художники из кружка Пабло Пикассо, очарованные игрой молодого артиста и решившие преодолеть любые препятствия. Художник Мариано Андреу создал оригинальную афишу с портретом Сеговии, а красочно оформленная программа сопровождалась биографией молодого гитариста.
Концерт привлек более трехсот слушателей и вызвал положительные отзывы прессы, в том числе крупнейшей барселонской газеты «Lа Vanguardia».
Среди многочисленных музыкантов, присутствовавших в галерее Лайентана, был и Франк Маршалл — известный пианист и педагог, заместитель Гранадоса в Музыкальной академии. Он пригласил выступить Сеговию в Академии, в Зале Гранадоса. Это была новая и успешная встреча молодого гитариста с широкой публикой. После концерта в Академии Сеговия стал мечтать о концерте в огромном зале Дворца каталонской камерной музыки — Палау, вмещающем более тысячи человек. Но дело было не только в количестве слушателей, а в самой публике, посещавшей этот зал, публике, которая резко отличалась от афисионадос — любителей гитары, собиравшихся, к примеру, у владельца табачного магазина в Валенсии или у хозяина молочного магазина в Барселоне.
Идея Сеговии выступить в Палау была дерзкой. Гитара в Палау? Здесь еще не забыли триумфальных выступлений Хоакина Малатса — несравненного исполнителя фортепианного цикла «Иберия» Альбениса и Энрике Гранадоса, впервые сыгравшего свой фортепианный цикл «Гойески». Здесь выступал всемирно прославленный Пабло Казальс… Но гитара в Палау — такого еще никогда не было! Здесь никогда не звучала ни гитара Тарреги, ни гитара Льобета. «Концертные залы,— объяснил свою точку зрения Льобет,— слишком велики, а у гитары нет достаточной силы, чтобы заполнить зал. Публика будет напрягаться, и это вызовет ее недовольство. Кроме того, у нас нет достаточно разнообразного репертуара, способного удовлетворить публику и критику».
Совершенно очевидно, что «прорваться» в Палау было нелегко. Как же Сеговии — малоизвестному гитаристу, лишь несколько месяцев тому назад появившемуся в Барселоне, удалось открыть гитаре двери ее главного зала? Прежде всего вера в возможности инструмента и верность инструменту позволили замечательному музыканту осуществить свою идею.
Дирекция Палау, с которой Сеговия вел переговоры, не спешила открывать перед ним двери. Предоставить Сеговии зал, в котором не играл Мигель Льобет — лучший гитарист Каталонии?! Не нанесет ли это удар по его престижу? Да и будет ли, действительно, слышна гитара в огромном Палау? И дирекция обратилась за советом к самому Льобету, ответ которого был однозначным: «Звук этого поэтичнейшего инструмента очарователен в небольших залах, но в зале, подобном Палау, звук гитары, я боюсь, не будет слышен».
Окончательное решение о предоставлении Палау затягивалось. А в это время Сеговия с неуклонно возраставшим успехом выступал во многих других залах Барселоны. И все же сообщение о предстоящем 12 марта 1916 года концерте Андреса Сеговии во Дворце каталонской камерной музыки стало сенсацией. «Мне трудно описать,— вспоминает он,— высмеивания и осуждения, вызванные сообщениями о моем концерте в Палау. Одни считали, что самоуверенность свела меня с ума, другие радовались при мысли о приближении моего провала в огромном зале».
Сеговия понимал, что от концерта в Палау будет зависеть многое и в его карьере, и в судьбе инструмента. С особой тщательностью составлялась программа, в которую вошли лучшие пьесы его репертуара — Арабское каприччио Тарреги, Менуэт и Этюд Сора, Гавот Баха, Менуэт Гайдна, Концонетта Мендельсона.
Третье отделение открылось исполнением недавно выученных пьес Гранадоса — «Махи Гойи» и двух испанских танцев. Программа завершалась Мазуркой Чайковского.
Концерт в Палау стал поворотным в судьбе гитары. Слушатели были поражены и захвачены красотой звучания гигары. В зале царила та тишина, которую впоследствии назовут «сеговиевской» и которая была своеобразным «усилителем» гитары. Это было чудом, сотворенным волшебными руками. Это была победа нового мышления. Это была победа художника, который смело шел навстречу трудностям. Чувства барселонцев кратко и емко выразил известный писатель Эухенио д’Орс в автографе на подаренной книге «La buen Plantada»: «Волшебнику Сеговии».
Успех в Барселоне окрылил Сеговию, и он снова стал мечтать о завоевании Мадрида. Теперь это было намного реальнее, чем в 1913 году. Но в Мадриде все пришлось начинать сначала, и это Сеговия понял сразу после встречи с Эрнесто Кесадой — главой незадолго до того возникшей концертной фирмы «Concierto Daniel»
Среди тех, кто активно поддерживал Андреса Сеговию, был известнейший виолончелист, ученик Пабло Казальса, Гаспар Кассадо. Именно он был первым среди тех верных друзей, которые помогали Сеговии в осуществлении его дерзкого замысла завоевания Палау. В предисловии к книге «Памяти Гаспара Кассадо», опубликованной курсами «Музыка в Компостеле», Сеговия писал: «Кто-то очень похожий на нашего великого артиста Гаспара Кассадо вдохновил Эмерсона высказать мысль, которая очень точно выражает сущность виолончелиста: „Поэт тот, кто, рассматривая мир глазами взрослого, видит его глазами ребенка“. Душа Кассадо была чистой, как у ребенка. Зло и огорчения жизни не оставили в ней своих следов. Его чистое, проникнутое тонкой интуицией и глубокой мыслью искусство может служить нам примером эстетической честности. Ребенок и взрослый существовали в нем одновременно… Память о нем будет жить в сердцах тех из нас, кого дружба с ним духовно обогатила и возвысила».
Исполнительское мастерство замечательного виолончелиста оказало сильное воздействие на молодого гитариста. В «Автобиографии» Сеговия вспоминает: «Гаспар, как и Казальс, обладал чудодейственной гибкостью рук.


Гаспар Кассадо (1897— 1968) неоднократно гастролировал в СССР, был членом Международного конкурса имени П.И. Чайковского в Москве. Гаспар Кассадо — талантливый пропагандист русской и советской музыки. Ему принадлежит свободная обработка фортепианных пьес Чайковского, соч. 72, объединив которые, он создал Концерт для виолончели с оркестром. С блеском Кассадо исполнял сонаты Прокофьева и Шостаковича. Он автор многих сочинений различных жанров — Каталонская рапсодия для симфонического оркестра, сонаты для скрипки и фортепиано, Соната в старинном стиле для виолончели, Сюита для виолончели соло. Существенный вклад в виолончельный репертуар внесли и транскрипции Кассадо сочинений Куперена, Телемана, Боккерини, Моцарта, Гранадоса, Альбениса. Для Сеговия Кассадо написал основанные на каталонском фольклоре „Вступление“ и „Сардану“., а также сделал транскрипцию виолончельного Концерта Боккерини.